Становление и развитие институционального направления в экономической науке (У.К. Митчелл)

Уэсли Клэр Митчелл представляет уже следующее поколение институционалистов, основным предметом его анализа были экономические циклы. Самая известная его работа — «Экономические циклы» — вышла в 1913 г. Среди экономических институтов Митчелл особо выделял деньги и искусство их тра­тить. О значении Митчелла говорит и тот факт, что его среди всех институцио­налистов Шумпетер выделял как наиболее интересного и талантливого. По его мнению, Митчелл стремился расширить границы экономической науки и вклю­чить экономическую социологию в качестве объекта анализа. Митчелл из всех институционалистов был наиболее близок идеям Веблена, поскольку учился у него в университете Чикаго. Его многие незаслуженно считают ученым исклю­чительно эмпирической направленности, игнорируя его вклад в теорию институциональной экономики. Это мнение базируется, как правило, на скептицизме к ценности институциональной теории вообще. Но в действительности никто не сделал больше Митчелла для проведения институциональной концепции в обо­сновании масштабных статистических исследований. Он считал, что адекватное понимание экономической системы начнется с введения в экономический ана­лиз социальной психологии вместо принятой классической модели человеческо­го поведения и с разработки эволюционного подхода. Человеческую природу он изучал в развитии ее двух сторон: неизменных природных форм и меняющегося культурного содержания. Митчелл искал ответ на вопрос, как в процессе куму­лятивных изменений создается культура, если учитывать, что для этого процесса важно содержание повседневной деятельности человека.

Митчелл придерживался любопытного мнения, что экономика играет самую главную роль в жизни людей, поскольку на нее человечество тратит больше всего времени и энергии. От того, как доминирующие виды деятельности формируют привычки мышления, зависит то, чем человек интересуется, в чем хочет иметь интерес. Именно благодаря тому, что экономическая деятельность постоянно участвует в формировании человеческих привычек мышления и действия, ее можно считать ключевым моментом в образовании всей культуры. Эти социальные привычки — продукт деятельности интеллекта по нахождению материальных средств удовлетворения потребностей — проявляются, по мнению Митчелла, как институты. Вслед за Вебленом он связывал с институтами такое человеческое поведение, которое основано на внутренних инстинктах и стандартизировано по социальным привычкам. По его убеждению, хотя институты в каждой культуре подвержены постоянной эволюции, институциональные аспекты человеческой природы меняются мало. Правовые, политические, социальные, моральные институты являются продуктом интеллекта, чья функция заключена в решении экономических проблем, а именно поиска материальных средств для удовлетворения желаний. Но по мере развития и достижения независимых внутренних механизмов функционирования, институты начинают воздействовать на саму экономику. Митчелл не видит в таких процессах никакой целенаправленной со­знательной деятельности. Все они определяются практическими требованиями жизни, которые ставятся не людьми, хотя решаются ими. Экономические ин­ституты неразрывно привязывают к себе все иные типы институтов, поскольку обладают оптимальной способностью соотносить средства и цели. Причем такая способность создается не в форме целенаправленной отвлеченной мыслительной активности, а как своего рода побочное обстоятельство при осуществлении жизненных практических нужд. От того, каким образом доминирующие виды деятельности формируют человеческие привычки мышления, зависит то, чем человек интересуется, с чем связывает жизненные цели. В то же время Митчелл поддерживал бихевиористскую психологию и отвергал мнение Веблена, что институты не подвержены объективному анализу. Он настаивал на том, что только объективные данные позволяют использовать количественные и статистические методы обобщения. Такие методы дают возможность объяснить бизнес-циклы, которые являются важнейшими закономерностями современной экономиче­ской системы.

С точки зрения Митчелла необходимо учитывать, что экономическая ор­ганизация капитализма построена на денежных институтах. Для нормального состояния денежного хозяйства там, где равновесие всегда временно, бизнес-циклы необходимы и даже неизбежны. Бизнес-циклы — это внутренне порож­дающиеся колебания бизнес-системы, которая проходит через четыре фазы: процветание, спад, депрессия, оживление. Условиями циклов Митчелл считал сразу несколько факторов, что свидетельствует о плюралистическом подходе. Но обобщить эти факторы он не смог, не имея подходящей методологии. Тем не менее, по мнению Митчелла, понимание существующей схемы институтов дает ключ к изучению циклов. Основными организационными единицами современной экономической жизни Митчелл считал семью (в плане траты денег)и предприятие (в плане получения денег). Эффективность экономики зависит не столько от организации отдельных предприятий, сколько от организации их связей. Благодаря тому, что внутренняя организация каждого предприятия направле­на на получение прибыли в форме денег, внешний взаимный интерес различ­ных предприятий требует отлаженной работы ценового механизма. Но именно стремление к прибыли служит причиной экономических колебаний, называе­мых циклами.

Негативные результаты бизнес-циклов Митчелл стремился предотвратить применением системы национального планирования деятельности частных предприятий. Такая система должна стать средством максимизации националь­ного благосостояния и обеспечения основных нужд и потребностей всего населения. Следует заметить, что идея планирования выводилась им из фундаменталь­ных основ институциональной экономики. Таким общим положением Митчелл называл обращение институциональной концепции к тенденциям будущего, которые формируются в настоящем. Инструментом анализа таких тенденций служит предвидение. Но распространение предвидения в обществе еще не на­стало. Общество не созрело для перехода от конфликта к сотрудничеству клас­сов и общественных групп. В добавление к этому человечество пока не способно осознать процесс создания и приспособления к практике материальных средств жизни, чтобы таким образом взять будущее под свой контроль. Поэтому спрос на институциональную теорию будет увеличиваться с каждым годом.

Первый пик популярности институциональной экономики пришелся на 1920—1930-е гг. В то время в США центрами новой теории оказались универси­теты Техаса, Висконсина и Колумбии. К. Эйрс создал Техасскую школу, которая до сих пор верна традициям институционализма. В ней ведущей стала пробле­матика технологических изменений в связи с эволюцией и функционированием институциональной структуры. Коммонс образовал школу в Висконсине, где выделялась проблематика государственного участия в социальных проблемах, порожденных экономическим и институциональным развитием. Митчелл возглавил Колумбийскую школу, где стали процветать эмпирические методы исследований, особенно при разработке теории бизнес-циклов. Институцио­налисты были участниками рабочего движения, движений за права женщин, за справедливую зарплату, за достойные условия труда, за антитрестовские за­коны, содействовали страхованию по безработице, стабилизации трудоустрой­ства и оплаты труда. Любопытно, что институционалисты имели поддержку не только от правительственных органов, но также и от частных спонсоров, таких как Фонд Рокфеллера, которые поддерживали частично и их количественные исследования. Причем им отводилась роль активных составителей стратегий экономической политики. В довоенные годы существовало два несомненных центра институционализма. Это Университет Висконсина, где лидером до 1933 г. оставался Коммонс, и Колумбийский университет, где рядом с Митчеллом рабо­тали Дж.М. Кларк, Р. Тагвелл, Р. Хейл и позднее С. Кузнец. Причем группа «ко­лумбийцев» занимала ведущие позиции в Национальном бюро экономического развития, где занималась количественными исследованиями. В первую четверть века институционализм присутствовал и в Чикагском университете благодаря Веблену и Дж. М. Кларку, работавшим там в те годы, однако большого развития не получил. Спорадически институционализм культивировался в университете Ам­херста, школе Роберта Брукингса и Йельском университете благодаря появлению там попеременно У. Гамильтона, У. Стюарта, К. Эйрса. Гамильтон вполне мог стать одним из лидеров и основателем своей школы, активно дискутируя с кол­легами по проблемам институционализма и публикуя соответствующие книги и статьи. Однако Гамильтон не закрепился ни в одном университете и затерялся в памяти лет вместе со спадом интереса к институционализму в послевоенные годы. С переездом Эйрса в 1930 г. в Техасский университет там создается еще один устойчивый центр институционализма. В качестве студента в университе­те Амхерста у Гамильтона, Стюарта и Эйрса начинал известный впоследствии социолог Талкотт Парсонс, который вскоре встал в оппозицию к институцио­нальной экономике и к свойственным ей методам объяснения экономики. Пар­сонс считал, что такие методы теряют из виду не только специфическую логику экономических процессов, но и оставляют в стороне общие законы социологии. Причем он полагал, что эти недостатки столь глубоки, что непреодолимы в рам­ках собственно институционального подхода. И, как показала история инсти­туциональной экономики на протяжении XX в., в своей критике Парсонс был прав. Однако он в то же время признавал заслугу первых институционалистов в своем собственном научном образовании. В стимулировании его интереса к со­циологическому знанию можно охарактеризовать первый период развития институционализма в США как наивную институциональную экономику. Для нее свойственно сти­хийное, теоретически необоснованное понимание экономики и экономических законов как важнейших составляющих общественной жизни. Это прагматическая трактовка исторического материализма. Она основывается на уверенности в очевидности фактов общественной жизни, но не имеет последовательной тео­ретической системы. В результате, например, категории производительных сил и производственных отношений подменяются понятиями «технологии» и «ин­ституты», а понятию «товар» придается правовая форма трансакции. Пользуясь передовыми достижениями общественных наук, наивный институционализм упрощает их, дает им абстрактные формулировки, в результате чего исчезает путь к логическому единству институциональной экономики. Все, что их объединя­ло, — это наивная вера в возможности эволюционного и социологического подходов к экономике. Но такая наивность порождала феноменологическое и юридически фетишизированное видение социально-экономических процессов и явлений. Немаловажным обстоятельством стало отсутствие так необходимой для всякой научной концепции экономики теории стоимости, а точнее —теории стоимости, построенной на принципах эволюционизма и институционализма.

С начала 1930-х гг. термин «институционализм» стал использоваться в гораз­до более широком значении, чем прежде, когда он подразумевал только методо­логию. Теперь под этим словом мыслили целое научное направление, со многи­ми течениями и учениями. Более того, оно перестало находиться исключительно в узких рамках экономической науки. Но без теоретико-методологического единства институциональная экономика стала распадаться на части. Даже самым значительным и влиятельным институционалистам оказалось трудно удержать­ся в рамках общих единых границ. Гамильтон, работая в 1930-е гг. в Йельской школе права, переключается на юридические вопросы. В те же годы Коммонс предлагает такую версию институциональной экономики, которую мало кто признает из современных ему институционалистов. Особенно неприемлемым они находят его новый понятийный аппарат. В довершение всего Эйрс пере­водит проблематику институционализма в лоно теории развития экономики, сужая исследование к дихотомии институтов и технологий, что также было не­однозначно понято его соратниками. Кстати, именно такая эволюция главных теоретиков институционализма привела к утверждению во второй половине века весьма ошибочного мнения о наличии двух ветвей в довоенной институциональ­ной экономике: сторонники Коммонса и Эйрса соответственно. Естественно, что подобные расхождения активизировали критику и ослабили притягатель­ность институциональной экономики. Это совпало с концом карьеры боль­шинства оставшихся классиков институционализма. Оставленные ими школы за малым исключением были в состоянии сохранить свою оригинальность и са­мостоятельность. Колумбийская школа не устояла под натиском новых веяний, несмотря на приход в 1947 г. К. Поланьи, А. Техасская и Висконсинская школы затормозились в своем развитии и оказались в состоянии застоя. В критические для институционализма 1940-е гг. движение научной мысли поддерживалось за счет усилий К. Эйрса, Ф. Найта, Р. Тагвелла, Р. Коуза. Много полезного  было сделано ими как по изучению конкретных экономических организаций и ин­ститутов, так и в усовершенствовании институциональной теории. Именно в это время наметились теоретико-методологические основания для последующего разделения институционализма на социологическое направление, известное как старая институциональная экономика, и экономическое направление, известное как новая институциональная экономика.

Чтобы следить за развитием всего комплекса общественных наук, требовались немалые коллективные усилия, к чему институционалисты оказались не готовы. Игнорирование новшеств вело к догматизации в очень существенных вопросах. Существенные изменения в социально-экономической жизни США не могли быть адекватно объяснены институциональными методами, бытовавшими в те годы. Депрессия не объясня­лась теорией циклов Митчелл, а «Новый курс» Рузвельта, как попытка капитала вмешаться через правительство в действие рыночных механизмов конкуренции, нарушал представления о планировании в экономической политике. Обычно считается, что институционалисты не оказали особого влияния на экономи­ческую политику, оставаясь обособленным явлением в рамках экономической науки и непонятным явлением для политиков. Но на самом деле институцио­налисты, в частности, Митчелл, всегда выступали за социальный контроль над экономикой, и это нашло свое отражение в их влиянии на экономическую поли­тику. Некоторые из их представителей, например А. Берли и Г. Минз, даже вхо­дили в группу ученых, участвовавших в разработке программы «Нового курса» президента Рузвельта.

В итоге получилось так, что предложившая новые решения теория Кейнса была быстро принята многими институционалистами. И хотя к этому была не­которая теоретическая предрасположенность, все же важно, что в итоге институ­ционализм потерял как инициативу, так и свое лицо. Кейнсианство стало состав­лять институционализму конкуренцию в тех областях, где он ранее безраздельно доминировал: эмпирические исследования, экономическая статистика, макроэ­кономические процессы, рынок труда и безработица. В 1940-е гг. кейнсианские подходы стали преобладающими и в количественных исследованиях (например, в рамках деятельности Национального бюро экономического развития). А эти успехи математических методов способствовали потере интереса к институцио­нальным подходам. Математическая экономика стала относительно независима от социологической экономики, и уже в 1940-е гг. ее возможности были широко признаны академическими и политическими кругами США. По сути, вытекая из ценовой теории и поддерживая универсализм рынка, она хоть и отвергала инсти­туциональный анализ, но позволяла решать масштабные задачи государственного контроля над конкуренцией в капиталистической экономике. Однако, оставаясь инструментом экономической политики, она не давала никаких объяснений со­циальным законам экономики. С другой стороны, распространение математиче­ских методов в экономической науке США в эти годы стимулировало возрождение неоклассики и формирование экономического институционализма.